08.01.2014 в 02:00
Пишет корабельный_кот:допрос, часть 2. с 4-го допроса
ЧЕТВЕРТЫЙ ДОПРОС ДЖОРДАНО БРУНО
2 июня 1592 г.
В указанный день в помещении и месте нахождения камер заключения святой службы.
Председатель — Себастиан Барбадико. Присутствовали — отец инквизитор, апостолический нунций, викарий патриарха Венеции.
Спрошенный: — Кроме сказанного раньше, имеется ли в его произведениях или рассуждениях что-либо, высказанное или изложенное письменно, обращенное против католических установлений, прямо или косвенно направленное против святой веры, и что именно?
Ответил: — Я полагаю, что в моих книгах можно найти много враждебного католической вере. Точно так же в своих рассуждениях я высказывал взгляды, которые могли вызвать соблазн. Однако я высказывал подобные взгляды не с [347] умышленной и прямой целью вести борьбу против католической веры, а основывался исключительно на философских доводах или излагал мнение еретиков.
Спpошенный: — Писал или высказывал что-либо относительно второго лица и какое мнение имел по этому предмету?
Ответил: — Я не писал и во всяком случае не думал и не говорил ничего относительно воплощения второго лица. Но что касается веры в воплощение второго лица, то я всегда сомневался в возможности воплощения слова, как уже заявлял о том в своем предшествующем показании. После подобающего допроса —-
Ответил: — Для более точного объяснения сказанного мною сегодня утром заявляю: я признавал и веровал, что существует один бог, различный в отце, слове и любви, т. е. святом духе. Все три являются, в сущности, одним богом, но я не в состоянии был понять и сомневался, можно ли приложить к этим трем название “лица”, ибо, по моему убеждению, термин “лицо” не может быть прилагаем к божеству. В этом я основывался на словах св. Августина, который говорит: “С ужасом и трепетом произносим имя “лицо”, когда говорим о божественном, и пользуемся им, лишь вынуждаемые необходимостью”. Кроме того, я не нашел и не читал этого слова и выражения ни в Ветхом, ни в Новом завете.
Спрошенный: — Сомневался ли в воплощении слова? Какого мнения держался о Христе?
Ответил: — Я полагал, что божественное слово присутствовало в человеческой сущности Христа личным образом, но я не в состоянии был себе представить, чтобы здесь имело место такое соединение, которое было бы подобно душе и телу. Я полагал, что здесь было такого рода присутствие, благодаря которому можно сказать об этом человеке, что он — божество, и об этом божестве, что оно — человек. Основанием для этого является то, что между бесконечной божественной сущностью и конечной человеческой нет такого соотношения, как между душой и телом или какими бы то ни было иными предметами, которые могут образовать единую сущность. Я полагаю, что по этой причине св. Августин боялся в данном случае применить слово “лицо”. Не могу сейчас вспомнить, в каком месте говорит об этом св. Августин 41.
Таким образом,— в заключение,— из моих сомнений в воплощении вытекает, что я колебался относительно его непостижимого характера, но не выступал против авторитета святого писания, которое говорит: “И слово стало плотью”, как и против символа веры: “И вочеловечился”. [348]
Ему сказано: — Отвечайте точно, какой взгляд об Иисусе Христе вы высказывали раньше и какого взгляда придерживаетесь теперь, ибо раньше сказали, что верили, но колебались относительно способа, а теперь заявляете, что в течение долгого времени находились в состоянии сомнения относительно воплощения слова?
Ответил: — Сомнение, имевшееся у меня относительно воплощения, заключалось в том, что мне казалось, говоря богословски, неподобающим утверждение, будто божество могло соединиться с человеческой сущностью иначе, как в форме соприсутствия, что уже сказано мною. Однако отсюда не вытекает взгляда, противного божественности Христа и той божественной ипостаси (supposito), которая называется Христом 42.
Спрошенный: — Какого взгляда держался относительно чудес, деяний и смерти Христа и рассуждал ли когда-либо по этому предмету в противоречии с католическими установлениями?
Ответил: — Я всегда держался взгляда, которого держится святая матерь католическая церковь. О чудесах я говорил, что они являются свидетельством божественности, но большим свидетельством являются, по-моему, евангельские установления, так как сам господь сказал о чудесах: “И большие сих сотворят”. По этому предмету мне приходилось высказываться, что и другие могли совершать чудеса, например апостолы, творившие их силой Христа. Таким образом, чудеса Христа, апостолов или святых были одинаковыми в том, что касается их внешнего действия. Различие же заключается в том, что Христос творил их собственной силой, а апостолы и святые — чужой силой. Поэтому я полагал, что чудеса Христа были божественными, истинными и действительными, а не мнимыми. Я никогда не говорил, не верил, не думал ничего противного этому взгляду 43.
Ему сказано: — Рассуждали ли вы когда-нибудь относительно таинства святой обедни и неизреченного пресуществления тела и крови Христа, совершающегося под видом хлеба и вина? Какого мнения держались об этом установлении и во что верили?
Ответил: — Относительно таинства обедни или таинства пресуществления я никогда не высказывался иначе, как в соответствии с тем взглядом, которого держится святая церковь 44. Я всегда думал и верил, и теперь думаю и верю, что хлеб и вино реально и субстанционально пресуществляются в тело и кровь Христа, как учит церковь. Я не посещал обедни лишь из страха перед запрещением, наложенным на меня [349] отлучением, ибо, как уже сказано, я был отступником. Однако я обычно присутствовал на вечерях и проповедях, оставаясь вне сонма священнослужителей. И еще в последнюю четыредесятницу я посещал церкви св. св. Иоанна и Павла и св. Стефана. И если в течение многих лет я находился в общении с кальвинистами, лютеранами и другими еретиками, из этого не следует, что я сомневался в пресуществлении и таинствах алтаря или держался их мнений относительно других таинств. Когда мне случалось впасть в грех против веры, я всегда по доброй воле признавался в нем перед самим собой, хотя меня никто не упрекал. Я никогда ни с кем не рассуждал относительно тех мнений, которые изложил раньше. Что же касается общения с еретиками в чтениях, беседах и диспутах, то я всегда ограничивался обсуждением философских предметов и не допускал, чтобы они вступали со мною в беседы по другим предметам. Кальвинисты, лютеране и другие еретики хорошо это понимали, они считали меня философом и видели, что я не соглашаюсь с ними и не касаюсь их мнений. Они скорее предполагали, что у меня нет никакой религии, чем думали, будто я верую в признаваемое ими учение. Они полагали так на основании того, что я, живя в разных странах, не общался с ними по вопросам религии и не присоединялся ни к одной из их религий.
Спрошенный: — Не высказывал ли мнения, противоположного тому, которое сейчас изложил, именно, не говорил ли, что Христос был не богом, а обманщиком, совершал обманы и потому легко мог предсказать свою смерть? К тому же он показал, что умирает не по доброй воле?
Ответил: — Меня удивляет, как могут задаваться подобные вопросы, ибо никогда не держался такого мнения, не говорил ничего подобного и не думал ничего, отличающегося от того, что сказал сейчас относительно личности Христа. Я считаю о нем истиной то, чему учит святая матерь церковь.
И когда он это говорил, то сильно опечалился и многократно повторял:
— Не понимаю, как можно предъявлять мне подобные обвинения.
Ему сказано: — Рассуждали ли вы относительно воплощения слова и какого взгляда держались о рождестве указанного слова от девы Марии?
Ответил: — Я признавал, что оно зачато от духа святого, рождено от приснодевы Марии. И если обнаружится, что я думал или высказывал что-либо противное, то обрекаю себя на всяческое осуждение 45. [350]
Ему сказано: — Известно ли вам, какое значение имеет и какое действие оказывает таинство покаяния?
Ответил: — Мне известно, что таинство покаяния установлено для очищения нас от грехов. Я никогда не высказывался по этому предмету и всегда держался взгляда, что умерший в смертном грехе подлежит осуждению.
После допроса сказал: — Прошло уже приблизительно шестнадцать лет с тех пор, как я в последний раз являлся к духовнику, за исключением двух случаев. Однажды я был у какого-то иезуита в Тулузе, другой раз — в Париже, тоже у иезуита. Однако я обращался к монсиньору епископу Бергамо, тогдашнему нунцию в Париже, и дон Бернардино Мендоза и сообщал им свое намерение вернуться в монашество, чтобы покаяться 46.
Они сказали, что не могут дать отпущения, так как я — отступник и не смею присутствовать при богослужении. Ввиду этого я не мог исповедоваться и бывать у обедни. Однако я всегда питал намерение добиться снятия отлучения, чтобы жить по-христиански и в монашестве. Совершая какой-либо грех, я всегда просил прощения у господа бога и охотно исповедовался бы, если бы имел возможность. Что касается этого таинства, как и всех остальных, то я ни в чем не сомневался и твердо держался взгляда, что нераскаянные грешники обречены на осуждение и пойдут в ад 47.
Ему сказано: — Убеждены ли вы в том, что души бессмертны и не переходят из одного тела в другое, как, по имеющимся сведениям, вы говорили?
Ответил: — Я держался и держусь мнения, что души бессмертны, представляют собой подлинные существа, самостоятельные субстанции, т. е. интеллектуальные души. Говоря по-католически, они не переходят из одного тела в другое, но идут в рай, чистилище или ад. Однако я обдумывал это учение с точки зрения философии и защищал тот взгляд, что если душа может существовать без тела или находиться в одном теле, то она может находиться в другом теле так же, как в этом, и переходить из одного тела в другое. Если это неверно, то, во всяком случае, весьма правдоподобно и соответствует взгляду Пифагора 48.
Ему сказано: — Занимались ли вы богословием и изучали ли католические установления?
Ответил: — Немного, так как я всецело отдавался философии, которая была моим основным занятием.
Ему сказано:— Осуждали ли вы богословов и их мнения, говоря, что их учение есть суета, и высказывая другие, подобные же оскорбительные суждения? [351]
Ответил: — Говоря о богословах, которые толковали и толкуют священное писание согласно установлениям святой матери церкви, я высказывался о них только с одобрением. Если же я говорил с осуждением о ком-либо из них в отдельности, то я имел в виду лютеранских богословов или других еретиков. Что же касается католических богословов, то я всегда высоко ценил их, в особенности святого Фому. Я всегда имел при себе его творения, читал и изучал их и продолжаю высоко ценить и теперь.
Ему сказано: — Кого вы считаете еретическими богословами?
Ответил: — Всех тех, кто занимается богословием, но не соглашается с римской церковью, я считал и считаю еретиками 49.
Ему сказано: — Читал ли книги подобных еретических богословов и какие именно?
Отвeтил: — Я читал книги Меланхтона, Кальвина, Лютера 50 и других северных еретиков. Но я делал это не для того, чтобы усвоить их доктрину, и не потому, что ценил их. Я полагал, что они невежественны, по сравнению со мною. Я читал их из любознательности и держал у себя эти книги, ибо заметил, что в них разрабатываются и излагаются предметы, противоречащие католической вере и отвергающие ее. Точно так же я имел у себя книги других осужденных авторов, например Раймунда Луллия 51, как и другие, впрочем, посвященные философским предметам.
После допроса сказал: — Я осуждаю названных раньше еретиков и их учение, ибо они заслуживают названия не богословов, а педантов. Что же касается церковных католических докторов, то я держусь о них подобающего мнения и уважаю их, в особенности святого Фому. Как я уже говорил, я ценю его и душевно люблю. В подтверждение своих слов сошлюсь на книгу под названием “О монаде, числе и фигуре”, где на листе или странице 89 с похвалой отзываюсь о св. Фоме. Если угодно, можете посмотреть.
Показывает в книге следующие слова:
“Этот Фома Аквинский, гордость и свет всего рода богословов и философов- перипатетиков...”.
Ему сказано: — Как вы могли дойти до такой дерзости, чтобы называть католическую веру преисполненной кощунства и не имеющей никаких заслуг перед богом? 52
Отвeтил: — Я не высказывал ничего подобного ни в своих сочинениях, ни устно, ни в мыслях.
Спрошенный: — Что необходимо для спасения? [352]
Ответил: — Вера, надежда и любовь.
Ему сказано: — Необходимы ли для спасения добрые дела, или достаточно не делать другому того, чего не желаешь себе, и вести добродетельный образ жизни? 53
Ответил: — Я всегда полагал и полагаю, что для спасения необходимы добрые дела 54. И что это правда,— вы можете прочесть в моей книге под названием “О причине, начале и едином” или “О бесконечности, вселенной и мирах”, смотри лист 19, диалог первый. Там вы увидите, что я говорю, в частности, следующие слова, не считая других мест, где одобряется мнение, что для спасения необходимы, кроме веры, дела: “Что касается того рода церковников, которые учат народ, будто можно верить, не совершая дел, являющихся целью религии, то они более заслуживают быть сметенными с лица земли, чем змеи, драконы и другие вредные человеческому роду животные, ибо варварские народы, благодаря таким верованиям, становятся еще более варварскими, а те, которые по природе добры, становятся злыми” 55.
Это доказывает, что, когда я говорю о церковниках, то имею в виду таких, которые принадлежат к религии, называемой ими реформированной, а на самом деле — совершенно деформированной.
Спрошенный: — Высказывался ли с осуждением о католических монахах, в особенности порицая за то, что они имеют доходы? 56
Ответил: — Я не только никоим образом не осуждал церковников за что бы то ни было, в частности за то, что они имеют доходы, но, напротив, я осуждал то, что монахи вынуждены нищенствовать, когда не имеют доходов. Я был крайне поражен, когда наблюдал во Франции, как некоторые священники выходят на улицу с раскрытым требником и просят милостыни 57.
Спрошенный: — Говорил ли, что образ жизни монахов не согласуется с образом жизни апостолов? 58
Ответил: — Я никогда не говорил и не думал ничего подобного.
При этих словах он поднимал руки и очень удивлялся, как могут задавать ему такие и подобные вопросы.
Спрошенный: — Говорил ли, что вследствие безнравственной жизни монахов нынешнее положение мира не может долее продолжаться, что никакую религию нельзя считать хорошей, что все религии нуждаются в великих преобразованиях, в особенности католическая, давая понять, что в скором, времени все увидят всеобщее преобразование 59. [353]
Отвeтил: — Я не говорил и не думал ничего подобного по этому предмету.
Был спрошен: — Осуждал ли деятельность святой матери церкви, поддерживающей христианский народ на пути господнем и расправляющейся с теми, кто уклоняется от католической веры? И высказывал ли взгляд, что апостолы обращали народы проповедью и примерами доброй жизни, а теперь говорят, что против тех, кто не желает быть католиком, надо проявлять жестокость, и применяют к ним не любовь, а насилие?
Ответил: — Правильно следующее. Насколько я припоминаю, я говорил, что апостолы сделали гораздо больше своею проповедью, добрыми делами, жизнью, примерами и чудесами, чем можно сделать насилием, как поступают в настоящее время. Я не отвергал разного рода лекарственных средств, применяемых святой католической церковью против еретиков и дурных христиан. Об этом я говорил и доказывал это в своей книге. Я говорил в ней, что необходимо искоренять тех, кто под предлогом реформы отказывается от добрых дел. На основании других мест моих книг можно выяснить, осуждал ли я и осуждаю ныне такого рода лекарственные средства и применение суровых наказаний против упорных отступников 60.
Добавил к ответу: — Я хотел сказать то, что уже высказал: апостолы гораздо больше сделали своими проповедями, доброй жизнью, примерами и чудесами, чем можно достигнуть в настоящее время посредством насилий над теми, кто не желает быть католиком. Не осуждая этого способа действия, я одобряю иной способ действий 61.
И ему сказано: — Этот ответ имел бы значение, если бы и в настоящее время святая церковь имела столько чудес, сколько было во времена апостолов, при первоначальном состоянии церкви. Но так как благость господа бога не допускает, чтобы в настоящее время творились чудеса, которые могут сравниться с чудесами апостолов,— разве только очень редко и отшельниками, — то из сказанного вытекает, что надлежащего, правильного ответа не дано. Поэтому пусть выскажется, что в действительности хотел и хочет выразить 62.
Ответил: — Я полагаю, что можно провести сравнение между современным положением и прошлыми временами. Я говорю, что [апостолы] совершали такие деяния и такими способами, каковые деяния теми же способами ныне уже не совершаются, хотя существуют проповедники и люди примерного образа жизни, которые своею доброй жизнью и наставлениями легко могли бы побудить людей подражать им и этим [354] привлечь к вере. Но, может быть, это и невозможно вследствие испорченности мира в настоящее время 63.
Спрошенный: — Говорил ли когда обвиняемый, будто чудеса, творившиеся Иисусом Христом и апостолами, были мнимыми чудесами, делались магическими средствами, не были истинными. И говорил ли, будто у него хватит силы духа совершить такие же чудеса и даже еще большие, желая, чтобы в конце концов за ними пошел весь мир?
Отвeтил: — Подняв обе руки, восклицал —
— Что это значит? Кто это выдумал подобную дьявольщину? Я не говорил ничего подобного. У меня и в воображении не было ничего подобного. О, боже, что это такое? Лучше умереть, чем подвергаться подобным обвинениям 64.
Спрошенный: — Говоря об учении апостолов и учителей церкви, а также о символе нашей веры, высказывал следующее: посмотрим, далеко ли уйдете с этой вашей верой; ждите страшного суда, и тогда увидите награду за свои добродетели.
Ответил: — Я никогда не говорил ничего подобного. Господи! Посмотрите мои книги! И хотя я и нечестив, вы можете увидеть, что я не высказывал и не думал ничего подобного. Из моих книг можно видеть, что у меня не было подобного мнения.
Спрошенный: — Какого мнения держался о плотских грехах вне таинства брака? 65
Ответил: — Что касается этого, то мне приходилось иногда говорить, что плотские прегрешения, высказываясь в целом, являются наименьшим грехом среди других, но, в частности, грех прелюбодеяния есть больший грех, чем остальные плотские грехи, если не считать наиболее тяжелым грех против природы. Как я говорил, грех простого совокупления настолько легок, что приближается к простительному греху. Я высказывался так несколько раз, и сознаю, что, говоря подобным образом, впадал в заблуждение, ибо припоминаю слова апостола Павла: “Прелюбодеи не унаследуют царствия божия”.
Добавил от себя: — Я говорил это по легкомыслию, находясь в обществе и беседуя о суетных мирских предметах.
Спрошенный: — Говорил ли, что церковь совершает великий грех, установив грех плоти, который на самом деле прекрасно служит природе, и что величайшей добродетелью считает общение с женщинами? Говорил это или что-нибудь подобное?
Ответил: — Я не говорил ничего подобного, ибо хорошо знаю, что всякое плотское общение есть грех. О браке я всегда [355] высказывался в соответствии с нравственностью и христианскими законами. Если же я утверждал, что прелюбодеяние может быть сравнено с простительным грехом, и шутил по поводу этого греха больше, чем подобает, то я говорил это по легкомыслию и распущенности, находясь в веселом обществе, и не верил, да и теперь не верю, что это смертный грех.
Господа сказали ему: — Не следует удивляться, что подвергается такому допросу. До святой службы дошли сведения, что обвиняемый находился во многих еретических странах, городах и государствах в общении с еретиками, беседовал с ними и присутствовал на их проповедях. На основании того, в чем сам сознался, можно поверить, что он говорил и думал, будто Христос не является сыном божиим, не воплотился и не родился от блаженной девы, что человеческое и божественное существовали в нем только в единой ипостаси. Он говорил также, что Христос был магом, что чудеса были мнимыми, и неудивительно, если предсказал собственную позорнейшую смерть, так как совершал злодеяния. Что христианская вера преисполнена кощунствами, что нет хороших монашеских орденов и даже надо уничтожить ордена, как и отобрать доходы, принадлежащие монахам. Отрицал пресуществление хлеба и вина в тело и кровь господа нашего, как и благодать остальных таинств, приобретенную ими от страстей господа Иисуса Христа. Говорил, что покаяние излишне для спасения души, что плотский грех не есть грех и что святая церковь впала в великое заблуждение, запрещая его, ибо он очень полезен для природы.
В целом, говорил, признавал и веровал во все, что установлено на допросе и было донесено святой службе. Но если будет со всей откровенностью просить и умолять, что покается так же, как проявил в отдельных случаях намерение покаяться в своих заблуждениях, и далее очистит совесть и скажет истину, то может быть уверен, что этот трибунал проявит все милосердие, возможное, необходимое и подобающее для спасения души. И посему да исповедуется во всех своих заблуждениях, изложив каждое порознь и с полной ясностью, и во всех ересях, которые проповедывал, защищал и признавал, вопреки католической вере, и которые были рассмотрены и осуждены по его делам подобными же трибуналами в других случаях. И пусть ясно, искренне и откровенно исповедуется во всех деяниях своей жизни, как в тех, когда еще был монахом, так и позже, дабы достигнуть того, что должно служить целью всех его помышлений и действий, и быть принятым обратно в лоно святой церкви и стать частью тела Иисуса Христа. [356]
Вместе с тем настойчиво предупреждаем. Если вы не покаетесь, не перестанете так ожесточенно упорствовать, отрицая все, в чем были разоблачены, что противоречит католической вере и установлениям святой церкви, то вам не следует удивляться, если святая служба выступит против вас со всей строгостью законов, какие может и должна применять против нераскаянных и тех, кто не желает признать милосердие божие, поскольку эта святая служба стремится со всем христианским благочестием и милосердием вывести к свету тех, кто пребывает во мраке и повести их путями праведности к дороге вечной жизни.
Ответил: — Да простит мне бог грехи, ибо я отвечал правдиво на все вопросы, какие только мне задавались, и по всем предметам, какие только мог припомнить. Однако, к великому своему удовлетворению и радости, я обдумаю все свои поступки, и если найду в памяти что-либо сказанное или совершенное против христианской католической веры, то заявлю добровольно. Утверждаю, что высказывал лишь истину и правду. То же буду говорить и впредь, и уверен, что никто не обличит меня в противном 66.
ПЯТЫЙ ДОПРОС ДЖОРДАНО БРУНО
3 июня 1592 г.
Председатель — Себастиан Барбадико. Присутствовали — аудитор апостолического нунция; отец инквизитор; викарий патриарха Венеции имел слово, и, с разрешения господина Себастиана Барбадико, был выведен из тюрьмы Джордано Бруно.
Спрошенный: — Обдумал ли последние допросы, намерен ли отвечать правдиво на эти вопросы, если признает себя виновным в том, что выяснилось на этих допросах?
Затем ему был прочитан протокол допроса предшествующего дня. Выслушав,—
Ответил: — Верно, что я находился в еретических странах, как я уже говорил, и в этом ссылаюсь на свои показания. Я находился в общении с еретиками и жил, как они, пил и ел все и во всякое время, т. е. в пятницу и субботу, в великий пост и во всякое иное запретное время, ел мясо, как поступали они. Много раз я даже не знал, в какие дни это было,— в пост, пятницу или субботу 67. Когда я находился вне общества [357] католиков, то жил, не соблюдая никаких запретов. Уверяю, что у меня бывали угрызения совести, но так как я находился в обществе еретиков и ел с ними, то не мог обнаружить угрызений совести, чтобы не подать повода к издевательствам.
Спрошенный: — Что думает относительно установленных церковью запретов пищи, о соблюдении постов и воздержании от мясного в определенные дни?
Ответил: — Я считаю благочестивым и святым делом установления церкви о соблюдении постов и воздержании от мяса и запрещенной пищи в определенные дни. Я полагаю, что все верные христиане обязаны соблюдать эти установления. И я тоже следовал бы им, если бы не был вынужден считаться с условиями, о которых раньше говорил. Да поможет мне бог, если я ел мясо, пренебрегая религией. Что же касается обвинения, будто я посещал проповеди, чтения и диспуты еретиков, то я чаще всего поступал так из любознательности, с намерением познакомиться с их обычаями и красноречием, а не для удовольствия или чтобы иметь наставление. Когда же после чтения или проповеди начиналось распределение хлеба, согласно обряду их обедни, то я уходил и шел по своим делам, никогда не принимая участия в раздаче хлеба и не соблюдая их обрядов.
Господа сказали ему: — Невероятно, чтобы, находясь в разных странах при различных обстоятельствах, он не поступал так же, как поступали еретики, и не принимал участия в обряде раздачи хлеба, уже по одному тому, чтобы не рассориться с ними, ибо, конечно, он опасался возбудить их неудовольствие отказом, точно так же, как, по собственным словам, он по той же причине ел мясное в запрещенные дни. Поэтому пусть скажет правду.
Ответил: — О том, в чем я грешил, я говорил правду. Но в этом я не совершил греха, и никто не обличит меня. Кроме того, в этих странах всегда бывают католики, которые не соблюдают никаких обычаев еретиков.
Что Христос есть сын божий и родился от блаженной приснодевы, а также относительно всего остального, касающегося личности Иисуса Христа, то в этом у меня не было сомнений и я держался тех взглядов, которые изложил в своих предшествующих показаниях. Заявляю, что по этим вопросам я ни с кем никогда не рассуждал. Но чтобы облегчить совесть, я изложил свои сомнения относительно божественного воплощения. Возможно, мои слова по этому вопросу не были поняты или я недостаточно ясно выразился. Поэтому изложу еще раз.
Так как божество есть природа бесконечная, а человечество — конечная, первая — вечная, а вторая — смертная, то мне [358] казалось, что между ними нет такого отношения, чтобы могло получиться целое: что человеческая природа соединяется с божественной в одном и том же существе так, как человеческая душа соединяется с телом. В целом, поскольку речь идет о вечной троице, выражаясь наглядно и понятно, человеческое начало представлялось мне в ней как нечто дополнительное, как четвертая составная часть, наподобие того, как это, на мой взгляд, понимал аббат Иоахим 68. Позднее я склонялся к тому, чему верит святая матерь церковь, и понимал соединение божественного с человеческим как соприсутствие, не считая возможным допускать вместе с аббатом Иоахимом четверицу, так как мне кажется недостойным счислять конечное и бесконечное одно наравне с другим.
Ему сказано: — Из этого объяснения вытекает другое тяжелое заблуждение, а именно, что в Христе была человеческая личность.
Ответил: — Сознаю и соглашаюсь, что отсюда могут вытекать эта и подобные ей несообразности. Но я изложил это мнение не для того, чтобы его защищать, а лишь для того, чтобы объяснить и исповедать свое заблуждение, какое бы оно ни было. И если бы я обратил внимание на приведенную несообразность и на другие, которые могут вытекать из него, то я подобных выводов не сделал бы, так как мог заблуждаться в принципах, но не в выводах.
Что касается чудес Христа и апостолов, то, по моему мнению, я достаточно ответил на вопросы. Во всяком случае могу добавить то, чем будет окончательно опровергнуто выдвинутое против меня обвинение, поступившее, как я полагаю, путем доноса. Если я сказал, что апостолы с их примерами доброй жизни, проповедями и чудесами сделали больше и добились более великих успехов для церкви, чем наблюдается в настоящее время, то отсюда вытекает, что, восхваляя чудеса и подвиги апостолов, я в силу последовательности не мог сказать ничего дурного относительно чудес и жизни Христа — их главы; следовательно, я не мог говорить ничего плохого ни о Христе, ни о христианской католической вере 69.
Во всяком случае я не говорил и не держался мнения, что нет хороших монашеских орденов. Точно так же я считал и считаю хорошим и восхваляю, что монашеские ордена обладают богатствами. Я восхваляю священническое достоинство, поскольку соблюдаются установления, как это можно видеть из посвятительного послания к моей книге, озаглавленной “О монаде и числе” 70. [359]
Что касается таинств, в частности таинств алтаря и покаяния, то я никогда не высказывал и не держался взгляда, противного установлениям святой матери церкви, и ни в чем не сомневался 71.
Далее, что касается прелюбодеяния и остальных плотских грехов, то я ссылаюсь на сказанное в другом моем показании и ничего не имею добавить. Если бы я говорил, думал и сомневался в чем-либо еще, то я бы сказал, так как намерен очистить совесть покаянием 72.
Спрошенный: — Держался ли обвиняемый некоторого мнения относительно сотворения души и происхождения людей? Какого именно?
Ответил: — В этом частном вопросе я держался того взгляда, который соответствует католической вере.
Ему сказано: — Не припоминаете ли, что говорили, думали или верили, будто люди рождаются в разврате, как все остальные животные, и что это состояние началось еще со времен потопа?
Ответил: — Я полагаю, что таково мнение Лукреция. Я читал об этом взгляде и слышал, как его излагают, но не выдавал за свой собственный взгляд, не держался его и не признавал 73. Когда же я обсуждал этот взгляд в своих чтениях, то излагал мнение Лукреция, Эпикура и подобных им. Это мнение не согласуется с моей философией и не может быть выведено из ее оснований и заключений, как в этом легко может убедиться тот, кто читал ее 74.
Спрошенный: — Имел или держал у себя какую-либо книгу о заклинаниях или других суеверных искусствах и говорил ли, что намерен предаться искусству прорицания и подобных ему вещей?
Ответил: — Что касается книг о заклинаниях и подобных им, то я всегда презирал их и не держал у себя 75 и не приписывал им никакой действительной силы. Что же касается прорицаний и, в частности, юдициарной астрологии, то я намеревался изучить ее с целью выяснить, заключается ли в ней какая-либо истина и пригодна ли она к чему-нибудь. Об этом намерении я сообщал многим людям. Я говорил, что занимался всеми областями философии и потрудился во всех других науках, исключая юдициарную астрологию, и что когда у меня будут благоприятные условия и досуг, я намерен заняться ею, найдя уединенное и спокойное место. Однако я не сделал этого и никогда не намеревался сделать, разве только в самое последнее время.
Спрошенный: — Думал ли и говорил, будто деятельность мира управляется судьбой, отрицая провидение божие? [360]
Отвeтил: — Этого нельзя найти ни в моих словах, ни тем менее в моих книгах. Я не говорил и не писал, будто деятельность мира управляется судьбой, а не провидением божиим. Вы найдете, наоборот, в многих книгах взгляд, что я признаю провидение и свободную волю. Само собой разумеется, что признание свободной воли несовместимо с признанием судьбы 76.
Спрошенный: — Имеется ли в его писаниях какое-либо упоминание о “пире на пепле” (cena delle ceneri) и с какою целью? 77
Ответил: — Я написал книгу под названием: “Пир на пепле”. Она делится на пять диалогов, трактующих о движении Земли. Так как я вел этот диспут в Англии за ужином, устроенным, по обычаю, в среду на первой неделе великого поста (giorno delle ceneri) в доме французского посла, где я жил, причем участвовало несколько врачей, то этим объясняется, что я дал этой книге название “Пир на пепле” и посвятил ее упомянутому послу. Возможно, в этой книге заключается какое-либо заблуждение, но сейчас не могу припомнить в точности, какое именно. Моим намерением было посмеяться в этой книге над этими врачами и их взглядами относительно этого предмета.
Спрошенный: — Восхвалял ли какого-либо еретика или еретических государей, поскольку прожил так много времени в их обществе? За что именно восхвалял и с какими намерениями?
Ответил: — Я восхвалял многих еретиков, как и еретических государей. Но восхвалял не за то, что они — еретики, а исключительно за добродетель, которая была им свойственна. И я не хвалил их никогда как религиозных и благочестивых, не пользовался какими-либо подобными религиозными терминами. В частности, в своей книге “О причине, начале и едином” я восхваляю королеву Англии и называю ее божественной, но присваиваю это наименование не в качестве религиозного атрибута, а в виде известного рода эпитета, подобно тому, как древние имели обыкновение давать их государям. Такой обычай существует в Англии, где я находился, когда писал эту книгу; там обычно дают королеве титул “божественная”. Тем более могло придти мне на мысль называть ее так, что она меня знала, ибо я постоянно бывал при дворе совместно с послом. Сознаюсь, что впал в заблуждение, восхваляя эту женщину-еретичку и в особенности присваивая ей наименование “божественной” 78.
Спрошенный: — Имел ли беседы с королем Наваррским и возлагал ли на него надежды, получая обещания поддержки и милостей? [361]
Отвeтил: — Я не знаю ни короля Наваррского, ни его министров и никогда не встречался с ними. Когда мне приходилось высказываться о нем, я говорил, что он стал кальвинистом-еретиком лишь в силу необходимости, связанной с управлением государством, ибо за ним никто не последовал бы, если бы он не исповедовал ереси. Я выражал также надежду, что если бы ему удалось умиротворить королевство, он подтвердил бы установления предшествующего короля 79. В этом случае я получил бы такие же милости, как от предшествующего короля, а именно разрешение вести публичные чтения.
Спрошенный: — Не утверждал ли, говоря о короле Наваррском, что надеется на великие дела с его стороны и что мир нуждается в великих преобразованиях? Заявлял ли, что хотя христианская религия нравится ему более, чем какая-либо иная, но что она также нуждается в великом преобразовании, и он не понимает, как господь бог терпит подобные ереси католиков?
Ответил: — Я не говорил ничего подобного. Я восхвалял короля Наваррского не за то, что он примыкает к еретикам, а по указанной выше причине. Я убежден, что он не еретик и живет еретически лишь из желания царствовать. Я не признаю также, будто существуют католические ереси 80.
Спрошенный: — Говорил ли, что намеревается стать военачальником и захватить чужие богатства? И если это так, то что намеревался предпринять?
Ответил: — Я не припоминаю, говорил ли что-нибудь подобное. У меня никогда не было желания стать военным или обратиться к какому-либо иному занятию, кроме изучения философии и других наук 81.
Спрошенный: — Имеет ли что-либо сообщить в связи с предшествующими показаниями и намерен ли что-либо добавить или убавить?
Ответил: — Я не вижу необходимости говорить еще что-либо и относительно этого всецело ссылаюсь на уже изложенное 82.
Ему сказано: — Продолжаете ли держаться заблуждения и ересей, в которые впали, и сознались в этом, или отрекаетесь от них?
Ответил: — Проклинаю и осуждаю все заблуждения, в которые впал до настоящего дня, относящиеся к католическому образу жизни и священническому сану, какие только мне известны, и все ереси, которых придерживался, и все сомнения, какие только имелись у меня относительно католической веры и всех предметов, установленных святой церковью. [362] Раскаиваюсь, что думал, делал и говорил, сомневался или веровал в то, что не является католическим. Умоляю святой трибунал, да будет ему угодно, снисходя к моей слабости, принять меня в лоно святой церкви, даровать необходимое излечение для моего здравия, а также проявить свое милосердие 83.
Ему сказано: — Необходимо выяснить, привлекались ли вы когда-нибудь к суду инквизиции и подвергались ли обвинениям по делам, относящимся к святой вере, в какой стране, в какое время и какие обвинения предъявлялись? Чем заканчивались судебные следствия? Отрекались ли вы от каких-либо ересей?
Ответил: — Кажется, я уже говорил в первом показании, что, когда я был послушником, мой наставник, намереваясь внушить мне страх, написал донос, обвиняя в том, что я выбросил образа некоторых святых,— насколько припоминаю, это были, кажется, образа св. Екатерины Сиенской и св. Антония,— и оставил лишь распятие, а также в том, что я сказал одному послушнику, читавшему историю семи радостей богоматери,— что за книгу он там читает и не лучше ли почитать жития святых отцов или какую-либо другую книгу? Однако наставник в тот же день разорвал бумагу. В результате не знаю, было ли по этому делу какое-нибудь следствие и поступил ли донос.
Кроме того, как я уже говорил, перед тем, как я в первый раз поехал в Рим, насколько помню, в 1576 г., снял облачение и вышел из монашеского ордена,— провинциал возбудил против меня дело по обвинению в каких-то положениях, которых я, однако, не знаю ни в целом, ни в отдельности. Мне сказали только, что возбуждено дело по обвинению в ереси, но не знаю, говорилось ли о тех проступках, которые я совершил, будучи послушником, или по другим делам. Опасаясь ввиду этого, что меня могут заключить в тюрьму, я скрылся из Неаполя и уехал в Рим. Затем последовало то, о чем я уже сообщал в прежних показаниях.
Добавил к допросу: — Я не знаю и не представляю себе, по какому обвинению было возбуждено следствие, разве только в связи с тем случаем, когда я однажды беседовал с Монтальчино 84, ломбардцем, братом нашего ордена, в присутствии нескольких других отцов. Он утверждал, что еретики — невежды и не знакомы со схоластическими терминами. Я возразил, что они, конечно, не облекали своих утверждений в схоластическую форму, но во всяком случае излагали свои взгляды вполне доступно для понимания, как делали и отцы святой церкви в древности. В качестве примера я привел ересь [363] Ария. Схоласты говорили, что он понимает рождество сына в смысле акта природы, а не в смысле акта воли. Между тем то же самое может быть выражено иначе, как у св. Августина, на которого ссылаются схоласты, а именно, что сын и отец не единосущны и сын происходит от воли отца, как все творения.
Упомянутым отцам этого было достаточно, чтобы объявить меня защитником еретиков, так как я провозглашал их учеными людьми. Больше я ничего не знаю и не предполагал, чтобы по этому поводу могло быть возбуждено следствие 85.
Из Рима же я бежал по той причине, что получил из Неаполя письмо, извещавшее, что после моего отъезда из Неаполя были найдены некоторые книги, а именно творения святого Златоуста и святого Иеронима, с написанными на них примечаниями Эразма, впрочем перечеркнутыми. Этими книгами я пользовался тайно и вынужден был оставить их, когда уезжал из Неаполя, в надежде, что они не будут найдены. Эти книги считались запрещенными, так как в них имелись примечания, хотя и перечеркнутые. Однако ни в связи с этими процессами, ни по каким-либо иным причинам я не подвергался отлучению от церкви ни публично, ни частным образом и не привлекался к суду никаким трибуналом святой службы, кроме того, перед которым стою сейчас.
Добавил от себя:— Легко можно получить сведения об этих процессах, оставшихся незаконченными; они, по моему мнению, посланы прокуратору ордена в Рим. Впрочем, не думаю, чтобы там нашлось что-либо важное.
Спрошенный: — Какое имя носил до вступления в монашеский орден и во время пребывания в ордене? Сохранял ли всегда после выхода из монастыря в разных странах то имя, которое носит теперь?
Ответил: — До вступления в монашеский орден мое имя было Филипп. Это имя мне дано при крещении. В монашестве я носил имя: брат Джордано Бруно. Это имя я сохранял всегда, во всех странах и все время, за исключением того, что в самом начале, когда бежал из Рима, я присвоил имя Филипп и под этим именем перешел горы. [364]
ШЕСТОЙ ДОПРОС ДЖОРДАНО БРУНО 86
4 июня 1592 г.
Председатель — Себастиан Барбадико. Присутствовали — апостолический нунций, патриарх Венеции, отец инквизитор.
Спрошенный: — Желаете ли, после того как выслушали протокол всех своих показаний, что-либо добавить или убавить, или же согласны утвердить и одобрить в том виде, в каком он находится?
Ответил: — Я прослушал протокол всех своих показаний прочитанных мне, и не намерен ни убавлять, ни добавлять что-либо, но утверждаю и одобряю в том виде, в каком он находится и зачитан.
Спрошенный: — Имеете ли что-нибудь сказать еще по пункту обвинения относительно искусства пророчества и заклятий 87?
Ответил: — Я приказал переписать в Падуе книгу “О знамениях Гермеса, Птоломея и других”, но не знаю, заключаются ли в ней, кроме естественных предвидений, какие-либо осужденные положения. Я приказал переписать ее, чтобы пользоваться для юдициарной астрологии, но еще не прочел, а приготовил для себя по той причине, что Альберт Великий в своей книге о минералах упоминает о ней и хвалит в том месте, где говорит об изображениях камней. Я приказал в Падуе переписать эту книгу, как сказал раньше. В настоящее время она находится в руках почтеннейшего Мочениго.
Ему сказано: — Имеется ли в этой стране или где-либо в другом месте ваш враг или человек, недоброжелательно относящийся к вам и по какой причине?
Ответил: — В этой стране я не считаю врагом никого, кроме Джованни Мочениго, его домашних и слуг, ибо он нанес мне тягчайшее оскорбление, какое только может нанести живой человек: он убил меня живым, обесчестил, отнял вещи, арестовал меня, своего гостя, в собственном доме, ограбил все рукописи, книги и остальные вещи. И он поступил так по той причине, что не только хотел научиться у меня всему, известному мне, но даже хотел, чтобы я не мог научить этому кого бы то ни было другого. Он все время угрожал моей жизни и чести, если я не научу его всему известному мне. [365]
СЕДЬМОЙ ДОПРОС ДЖОРДАНО БРУНО
30 июля 1592 г.
Председатель — Джованни Суперанцио. Присутствовали — Томазо Морозини, патриарх Венеции, отец инквизитор, апостолический нунций.
Спрошенный: — Находит ли своевременным сообщить настоящую истину, если продумал глубоко все, в чем сознался в предшествующих допросах?
Ответил: — Господа, я продумал все, и, уверяю, мне не приходит на мысль ничего, что я мог бы добавить к своим показаниям, так как относительно пребывания в разных странах, деятельности и образа жизни за время отступничества, кажется полностью, изложил в показаниях все, действительно имевшее место.
Ему сказано: — Отступничество в течение столь длительного времени ставит вас под очень большое подозрение в отношении святой веры, ибо вы так долго с пренебрежением относились к наложенному на вас отлучению. Отсюда вытекает, что у вас могли быть преступные взгляды и по другим вопросам, кроме тех, о которых вы дали показания. Поэтому вы можете и должны без всяких оговорок очистить ныне свою совесть.
Ответил: — Мне кажется, что вопросы, по которым я дал показания и в связи с которыми высказывался в своих сочинениях, достаточно показывают, какое значение я придаю своему преступлению, и я исповедуюсь в нем настолько, насколько оно имело место. Сознаюсь, что подал немаловажные поводы подозревать себя в ереси. Я утверждаю, сверх того,— и это истина,— что всегда испытывал угрызения совести и намеревался исправиться. Я всегда искал наиболее подходящего и верного случая, чтобы совершить это, вернувшись к строгости монашеского повиновения. Как раз в это время я приводил в порядок свои сочинения, чтобы обратиться к милости его святейшества и получить таким образом возможность жить более свободно, чем это обычно возможно в католическом монашеском ордене. Я надеялся, что изложенные доводы и дальнейшие оправдания засвидетельствуют мое обращение и тогда выяснится, как я уверен, что не обнаружится пренебрежения к католической религии, а лишь страх перед строгостью святой службы и любовь к свободе.
Ему сказано: — Нельзя поверить, чтобы у вас имелось намерение вернуться к святой вере, так как во Франции и других католических странах, где вы находились в течение [366] многих лет, вы никогда не подумали обратиться к какому-либо прелату святой церкви, [чтобы] побеседовать о намерении вернуться к повиновению и к истине святой католической веры. Это тем менее вероятно, что, приехав в Венецию, вы не только не обнаружили подобного намерения, но даже преподавали ложные и еретические догматы и доктрины.
Ответил: — Я уже сообщал в своих показаниях, что советовался по своему делу с монсеньором епископом Бергамо, нунцием во Франции. Я был представлен ему дон Бернардино Мендоза, католическим послом, с которым познакомился при английском дворе, и не только советовался по своему делу с монсеньором нунцием, но добавил, что прошу и настойчиво умоляю написать в Рим его святейшеству и добиться для меня прощения, чтобы я был принят обратно в лоно католической церкви, но без принуждения к возобновлению монашеского обета. Однако это было еще при жизни Сикста V, а потому нунций не рассчитывал на возможность добиться такой милости, не пожелал написать и предложил, поскольку я желаю вернуться в монашество, написать самому, обещая свое содействие 88. Он направил меня затем к одному отцу иезуиту. Насколько я припоминаю, его имя — Алонсо, из Испании. Если он жив, он может подтвердить. Я обсудил с ним свое дело. Он указал, что мне необходимо добиться снятия отлучения от папы и предупредил, что, будучи отлученным, я не имею права принимать участия в святом богослужении, но могу посещать проповеди и возносить молитвы в церкви.
После приезда в Венецию я не преподавал никаких еретических доктрин или догматов. Я только вел беседы со многими дворянами по философским предметам, как об этом можно получить сведения у них самих. Поскольку в беседах приходилось говорить о Германии и Англии, я издевался над религиозными верованиями этих стран как нечестивыми, невежественными и пагубными для государства. Кроме того, обо всем этом я писал в своих трактатах, как сообщал в других показаниях и это можно видеть из них. И если, находясь в Венеции, я не добивался снятия отлучения, то все же мне было близко всегда питаемое мною намерение примириться с церковью. Но я намеревался сперва вернуться во Франкфурт и напечатать некоторые свои работы: “О семи свободных искусствах” и “О семи изобретательных искусствах”, и представить эти труды папе, чтобы оправдаться и таким исключительным образом быть принятым обратно в лоно святой церкви. В дальнейшем я предполагал вести монашеский образ жизни, но вне монастыря, так как не хотел, вернувшись в свой монастырь в родной области, [367] подвергаться упрекам в отступничестве и находиться во всеобщем презрении.
Ему сказано: — По вашим словам, можно собрать сведения у многих дворян, так как не найдется ни одного, кому вы преподавали бы еретические догмы, но что вы лишь рассуждали по философским предметам. Вопреки этому из некоторых показаний установлено, что вы поступали прямо противоположным образом и преподавали ложные доктрины 89.
Ответил: — Кроме обвинителя,— как я полагаю, синьора Джованни Мочениго, сына светлейшего мессера Антонио,— не думаю, чтобы нашелся кто-нибудь, кто мог бы утверждать, будто я преподавал ложные и еретические доктрины. И у меня нет подозрения ни на кого другого, кто мог бы заявить что-либо против меня в вопросах святой веры.
Ему сказано: — Где и в каком месте обсуждали вы с дворянами вопросы, относящиеся к науке?
Ответил: — По вопросам науки я высказывался в академии, в доме светлейшего синьора Андреа Морозини, находящемся, кажется, у св. Луки на Большом канале. Там обычно собиралось много дворян и ученых. Я беседовал также в некоторых книжных лавках, но не знаю ни одного лица в отдельности, так как они мне были незнакомы.
Ему сказано: — Вы должны глубоко продумать и осознать свое положение, так как в течение долгого времени и многих лет были отступником, подлежащим осуждению, и находились в еретических странах, а потому легко может быть, что совершили преступления и в других вопросах или иными действиями помимо того, о чем сообщили в своих показаниях. Поэтому предлагаем вам надлежащим образом очистить свою совесть.
Ответил: — Возможно, что на протяжении столь долгого времени я впадал и в другие заблуждения и отступления от святой церкви, кроме тех, в которых сознался. Возможно, что и сейчас еще я подлежу какому-либо другому осуждению. Во всяком случае я обдумал все и не вижу более никаких заблуждений. Я откровенно каялся и каюсь в своих прегрешениях и нахожусь в руках светлейших синьоров, чтобы получить излечение от грехов, для спасения через покаяние, но я не могу сказать более того, что имеется, и выразить все лучшим образом, как жаждет моя душа.
После того, как коленопреклоненный сказал:
— Смиренно умоляю бога и светлейших синьоров о прощении всех заблуждений, в которые впал. Готов выполнить [368] все, что будет решено вашей мудростью и признано необходимым для спасения моей души.
Далее заявил: — Прошу наложить на меня любое покаяние, даже превосходящее по тяжести обычное покаяние, но не такое, которое могло бы публично опозорить меня и осквернить святую монашескую одежду, которую я носил. И если, по милосердию бога и светлейших синьоров, мне будет дарована жизнь, то обещаю значительно исправиться в своем образе жизни, дабы искупить соблазн, вызванный моим прежним образом жизни, и данное наставление послужит примером, полезным для всякого 90.
После того, как святой трибунал приказал ему подняться с земли, и после того, как приказание было повторено много раз —
Спрошенный: — Намерен ли сейчас сказать еще что-либо?
Ответил: — Нет, не намерен больше ничего сказать.
(пер. В. С. Рожицына)
Текст воспроизведен по изданию: Джордано Бруно и инквизиция. Протоколы процесса Джордано Бруно в венецианской инквизиции // Вопросы истории религии и атеизма. Т. 1. М. 1950
© текст - Рожицын В. С. 1950
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Мурдасов А. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории религии и атеизма. 1950
URL записиЧЕТВЕРТЫЙ ДОПРОС ДЖОРДАНО БРУНО
2 июня 1592 г.
В указанный день в помещении и месте нахождения камер заключения святой службы.
Председатель — Себастиан Барбадико. Присутствовали — отец инквизитор, апостолический нунций, викарий патриарха Венеции.
Спрошенный: — Кроме сказанного раньше, имеется ли в его произведениях или рассуждениях что-либо, высказанное или изложенное письменно, обращенное против католических установлений, прямо или косвенно направленное против святой веры, и что именно?
Ответил: — Я полагаю, что в моих книгах можно найти много враждебного католической вере. Точно так же в своих рассуждениях я высказывал взгляды, которые могли вызвать соблазн. Однако я высказывал подобные взгляды не с [347] умышленной и прямой целью вести борьбу против католической веры, а основывался исключительно на философских доводах или излагал мнение еретиков.
Спpошенный: — Писал или высказывал что-либо относительно второго лица и какое мнение имел по этому предмету?
Ответил: — Я не писал и во всяком случае не думал и не говорил ничего относительно воплощения второго лица. Но что касается веры в воплощение второго лица, то я всегда сомневался в возможности воплощения слова, как уже заявлял о том в своем предшествующем показании. После подобающего допроса —-
Ответил: — Для более точного объяснения сказанного мною сегодня утром заявляю: я признавал и веровал, что существует один бог, различный в отце, слове и любви, т. е. святом духе. Все три являются, в сущности, одним богом, но я не в состоянии был понять и сомневался, можно ли приложить к этим трем название “лица”, ибо, по моему убеждению, термин “лицо” не может быть прилагаем к божеству. В этом я основывался на словах св. Августина, который говорит: “С ужасом и трепетом произносим имя “лицо”, когда говорим о божественном, и пользуемся им, лишь вынуждаемые необходимостью”. Кроме того, я не нашел и не читал этого слова и выражения ни в Ветхом, ни в Новом завете.
Спрошенный: — Сомневался ли в воплощении слова? Какого мнения держался о Христе?
Ответил: — Я полагал, что божественное слово присутствовало в человеческой сущности Христа личным образом, но я не в состоянии был себе представить, чтобы здесь имело место такое соединение, которое было бы подобно душе и телу. Я полагал, что здесь было такого рода присутствие, благодаря которому можно сказать об этом человеке, что он — божество, и об этом божестве, что оно — человек. Основанием для этого является то, что между бесконечной божественной сущностью и конечной человеческой нет такого соотношения, как между душой и телом или какими бы то ни было иными предметами, которые могут образовать единую сущность. Я полагаю, что по этой причине св. Августин боялся в данном случае применить слово “лицо”. Не могу сейчас вспомнить, в каком месте говорит об этом св. Августин 41.
Таким образом,— в заключение,— из моих сомнений в воплощении вытекает, что я колебался относительно его непостижимого характера, но не выступал против авторитета святого писания, которое говорит: “И слово стало плотью”, как и против символа веры: “И вочеловечился”. [348]
Ему сказано: — Отвечайте точно, какой взгляд об Иисусе Христе вы высказывали раньше и какого взгляда придерживаетесь теперь, ибо раньше сказали, что верили, но колебались относительно способа, а теперь заявляете, что в течение долгого времени находились в состоянии сомнения относительно воплощения слова?
Ответил: — Сомнение, имевшееся у меня относительно воплощения, заключалось в том, что мне казалось, говоря богословски, неподобающим утверждение, будто божество могло соединиться с человеческой сущностью иначе, как в форме соприсутствия, что уже сказано мною. Однако отсюда не вытекает взгляда, противного божественности Христа и той божественной ипостаси (supposito), которая называется Христом 42.
Спрошенный: — Какого взгляда держался относительно чудес, деяний и смерти Христа и рассуждал ли когда-либо по этому предмету в противоречии с католическими установлениями?
Ответил: — Я всегда держался взгляда, которого держится святая матерь католическая церковь. О чудесах я говорил, что они являются свидетельством божественности, но большим свидетельством являются, по-моему, евангельские установления, так как сам господь сказал о чудесах: “И большие сих сотворят”. По этому предмету мне приходилось высказываться, что и другие могли совершать чудеса, например апостолы, творившие их силой Христа. Таким образом, чудеса Христа, апостолов или святых были одинаковыми в том, что касается их внешнего действия. Различие же заключается в том, что Христос творил их собственной силой, а апостолы и святые — чужой силой. Поэтому я полагал, что чудеса Христа были божественными, истинными и действительными, а не мнимыми. Я никогда не говорил, не верил, не думал ничего противного этому взгляду 43.
Ему сказано: — Рассуждали ли вы когда-нибудь относительно таинства святой обедни и неизреченного пресуществления тела и крови Христа, совершающегося под видом хлеба и вина? Какого мнения держались об этом установлении и во что верили?
Ответил: — Относительно таинства обедни или таинства пресуществления я никогда не высказывался иначе, как в соответствии с тем взглядом, которого держится святая церковь 44. Я всегда думал и верил, и теперь думаю и верю, что хлеб и вино реально и субстанционально пресуществляются в тело и кровь Христа, как учит церковь. Я не посещал обедни лишь из страха перед запрещением, наложенным на меня [349] отлучением, ибо, как уже сказано, я был отступником. Однако я обычно присутствовал на вечерях и проповедях, оставаясь вне сонма священнослужителей. И еще в последнюю четыредесятницу я посещал церкви св. св. Иоанна и Павла и св. Стефана. И если в течение многих лет я находился в общении с кальвинистами, лютеранами и другими еретиками, из этого не следует, что я сомневался в пресуществлении и таинствах алтаря или держался их мнений относительно других таинств. Когда мне случалось впасть в грех против веры, я всегда по доброй воле признавался в нем перед самим собой, хотя меня никто не упрекал. Я никогда ни с кем не рассуждал относительно тех мнений, которые изложил раньше. Что же касается общения с еретиками в чтениях, беседах и диспутах, то я всегда ограничивался обсуждением философских предметов и не допускал, чтобы они вступали со мною в беседы по другим предметам. Кальвинисты, лютеране и другие еретики хорошо это понимали, они считали меня философом и видели, что я не соглашаюсь с ними и не касаюсь их мнений. Они скорее предполагали, что у меня нет никакой религии, чем думали, будто я верую в признаваемое ими учение. Они полагали так на основании того, что я, живя в разных странах, не общался с ними по вопросам религии и не присоединялся ни к одной из их религий.
Спрошенный: — Не высказывал ли мнения, противоположного тому, которое сейчас изложил, именно, не говорил ли, что Христос был не богом, а обманщиком, совершал обманы и потому легко мог предсказать свою смерть? К тому же он показал, что умирает не по доброй воле?
Ответил: — Меня удивляет, как могут задаваться подобные вопросы, ибо никогда не держался такого мнения, не говорил ничего подобного и не думал ничего, отличающегося от того, что сказал сейчас относительно личности Христа. Я считаю о нем истиной то, чему учит святая матерь церковь.
И когда он это говорил, то сильно опечалился и многократно повторял:
— Не понимаю, как можно предъявлять мне подобные обвинения.
Ему сказано: — Рассуждали ли вы относительно воплощения слова и какого взгляда держались о рождестве указанного слова от девы Марии?
Ответил: — Я признавал, что оно зачато от духа святого, рождено от приснодевы Марии. И если обнаружится, что я думал или высказывал что-либо противное, то обрекаю себя на всяческое осуждение 45. [350]
Ему сказано: — Известно ли вам, какое значение имеет и какое действие оказывает таинство покаяния?
Ответил: — Мне известно, что таинство покаяния установлено для очищения нас от грехов. Я никогда не высказывался по этому предмету и всегда держался взгляда, что умерший в смертном грехе подлежит осуждению.
После допроса сказал: — Прошло уже приблизительно шестнадцать лет с тех пор, как я в последний раз являлся к духовнику, за исключением двух случаев. Однажды я был у какого-то иезуита в Тулузе, другой раз — в Париже, тоже у иезуита. Однако я обращался к монсиньору епископу Бергамо, тогдашнему нунцию в Париже, и дон Бернардино Мендоза и сообщал им свое намерение вернуться в монашество, чтобы покаяться 46.
Они сказали, что не могут дать отпущения, так как я — отступник и не смею присутствовать при богослужении. Ввиду этого я не мог исповедоваться и бывать у обедни. Однако я всегда питал намерение добиться снятия отлучения, чтобы жить по-христиански и в монашестве. Совершая какой-либо грех, я всегда просил прощения у господа бога и охотно исповедовался бы, если бы имел возможность. Что касается этого таинства, как и всех остальных, то я ни в чем не сомневался и твердо держался взгляда, что нераскаянные грешники обречены на осуждение и пойдут в ад 47.
Ему сказано: — Убеждены ли вы в том, что души бессмертны и не переходят из одного тела в другое, как, по имеющимся сведениям, вы говорили?
Ответил: — Я держался и держусь мнения, что души бессмертны, представляют собой подлинные существа, самостоятельные субстанции, т. е. интеллектуальные души. Говоря по-католически, они не переходят из одного тела в другое, но идут в рай, чистилище или ад. Однако я обдумывал это учение с точки зрения философии и защищал тот взгляд, что если душа может существовать без тела или находиться в одном теле, то она может находиться в другом теле так же, как в этом, и переходить из одного тела в другое. Если это неверно, то, во всяком случае, весьма правдоподобно и соответствует взгляду Пифагора 48.
Ему сказано: — Занимались ли вы богословием и изучали ли католические установления?
Ответил: — Немного, так как я всецело отдавался философии, которая была моим основным занятием.
Ему сказано:— Осуждали ли вы богословов и их мнения, говоря, что их учение есть суета, и высказывая другие, подобные же оскорбительные суждения? [351]
Ответил: — Говоря о богословах, которые толковали и толкуют священное писание согласно установлениям святой матери церкви, я высказывался о них только с одобрением. Если же я говорил с осуждением о ком-либо из них в отдельности, то я имел в виду лютеранских богословов или других еретиков. Что же касается католических богословов, то я всегда высоко ценил их, в особенности святого Фому. Я всегда имел при себе его творения, читал и изучал их и продолжаю высоко ценить и теперь.
Ему сказано: — Кого вы считаете еретическими богословами?
Ответил: — Всех тех, кто занимается богословием, но не соглашается с римской церковью, я считал и считаю еретиками 49.
Ему сказано: — Читал ли книги подобных еретических богословов и какие именно?
Отвeтил: — Я читал книги Меланхтона, Кальвина, Лютера 50 и других северных еретиков. Но я делал это не для того, чтобы усвоить их доктрину, и не потому, что ценил их. Я полагал, что они невежественны, по сравнению со мною. Я читал их из любознательности и держал у себя эти книги, ибо заметил, что в них разрабатываются и излагаются предметы, противоречащие католической вере и отвергающие ее. Точно так же я имел у себя книги других осужденных авторов, например Раймунда Луллия 51, как и другие, впрочем, посвященные философским предметам.
После допроса сказал: — Я осуждаю названных раньше еретиков и их учение, ибо они заслуживают названия не богословов, а педантов. Что же касается церковных католических докторов, то я держусь о них подобающего мнения и уважаю их, в особенности святого Фому. Как я уже говорил, я ценю его и душевно люблю. В подтверждение своих слов сошлюсь на книгу под названием “О монаде, числе и фигуре”, где на листе или странице 89 с похвалой отзываюсь о св. Фоме. Если угодно, можете посмотреть.
Показывает в книге следующие слова:
“Этот Фома Аквинский, гордость и свет всего рода богословов и философов- перипатетиков...”.
Ему сказано: — Как вы могли дойти до такой дерзости, чтобы называть католическую веру преисполненной кощунства и не имеющей никаких заслуг перед богом? 52
Отвeтил: — Я не высказывал ничего подобного ни в своих сочинениях, ни устно, ни в мыслях.
Спрошенный: — Что необходимо для спасения? [352]
Ответил: — Вера, надежда и любовь.
Ему сказано: — Необходимы ли для спасения добрые дела, или достаточно не делать другому того, чего не желаешь себе, и вести добродетельный образ жизни? 53
Ответил: — Я всегда полагал и полагаю, что для спасения необходимы добрые дела 54. И что это правда,— вы можете прочесть в моей книге под названием “О причине, начале и едином” или “О бесконечности, вселенной и мирах”, смотри лист 19, диалог первый. Там вы увидите, что я говорю, в частности, следующие слова, не считая других мест, где одобряется мнение, что для спасения необходимы, кроме веры, дела: “Что касается того рода церковников, которые учат народ, будто можно верить, не совершая дел, являющихся целью религии, то они более заслуживают быть сметенными с лица земли, чем змеи, драконы и другие вредные человеческому роду животные, ибо варварские народы, благодаря таким верованиям, становятся еще более варварскими, а те, которые по природе добры, становятся злыми” 55.
Это доказывает, что, когда я говорю о церковниках, то имею в виду таких, которые принадлежат к религии, называемой ими реформированной, а на самом деле — совершенно деформированной.
Спрошенный: — Высказывался ли с осуждением о католических монахах, в особенности порицая за то, что они имеют доходы? 56
Ответил: — Я не только никоим образом не осуждал церковников за что бы то ни было, в частности за то, что они имеют доходы, но, напротив, я осуждал то, что монахи вынуждены нищенствовать, когда не имеют доходов. Я был крайне поражен, когда наблюдал во Франции, как некоторые священники выходят на улицу с раскрытым требником и просят милостыни 57.
Спрошенный: — Говорил ли, что образ жизни монахов не согласуется с образом жизни апостолов? 58
Ответил: — Я никогда не говорил и не думал ничего подобного.
При этих словах он поднимал руки и очень удивлялся, как могут задавать ему такие и подобные вопросы.
Спрошенный: — Говорил ли, что вследствие безнравственной жизни монахов нынешнее положение мира не может долее продолжаться, что никакую религию нельзя считать хорошей, что все религии нуждаются в великих преобразованиях, в особенности католическая, давая понять, что в скором, времени все увидят всеобщее преобразование 59. [353]
Отвeтил: — Я не говорил и не думал ничего подобного по этому предмету.
Был спрошен: — Осуждал ли деятельность святой матери церкви, поддерживающей христианский народ на пути господнем и расправляющейся с теми, кто уклоняется от католической веры? И высказывал ли взгляд, что апостолы обращали народы проповедью и примерами доброй жизни, а теперь говорят, что против тех, кто не желает быть католиком, надо проявлять жестокость, и применяют к ним не любовь, а насилие?
Ответил: — Правильно следующее. Насколько я припоминаю, я говорил, что апостолы сделали гораздо больше своею проповедью, добрыми делами, жизнью, примерами и чудесами, чем можно сделать насилием, как поступают в настоящее время. Я не отвергал разного рода лекарственных средств, применяемых святой католической церковью против еретиков и дурных христиан. Об этом я говорил и доказывал это в своей книге. Я говорил в ней, что необходимо искоренять тех, кто под предлогом реформы отказывается от добрых дел. На основании других мест моих книг можно выяснить, осуждал ли я и осуждаю ныне такого рода лекарственные средства и применение суровых наказаний против упорных отступников 60.
Добавил к ответу: — Я хотел сказать то, что уже высказал: апостолы гораздо больше сделали своими проповедями, доброй жизнью, примерами и чудесами, чем можно достигнуть в настоящее время посредством насилий над теми, кто не желает быть католиком. Не осуждая этого способа действия, я одобряю иной способ действий 61.
И ему сказано: — Этот ответ имел бы значение, если бы и в настоящее время святая церковь имела столько чудес, сколько было во времена апостолов, при первоначальном состоянии церкви. Но так как благость господа бога не допускает, чтобы в настоящее время творились чудеса, которые могут сравниться с чудесами апостолов,— разве только очень редко и отшельниками, — то из сказанного вытекает, что надлежащего, правильного ответа не дано. Поэтому пусть выскажется, что в действительности хотел и хочет выразить 62.
Ответил: — Я полагаю, что можно провести сравнение между современным положением и прошлыми временами. Я говорю, что [апостолы] совершали такие деяния и такими способами, каковые деяния теми же способами ныне уже не совершаются, хотя существуют проповедники и люди примерного образа жизни, которые своею доброй жизнью и наставлениями легко могли бы побудить людей подражать им и этим [354] привлечь к вере. Но, может быть, это и невозможно вследствие испорченности мира в настоящее время 63.
Спрошенный: — Говорил ли когда обвиняемый, будто чудеса, творившиеся Иисусом Христом и апостолами, были мнимыми чудесами, делались магическими средствами, не были истинными. И говорил ли, будто у него хватит силы духа совершить такие же чудеса и даже еще большие, желая, чтобы в конце концов за ними пошел весь мир?
Отвeтил: — Подняв обе руки, восклицал —
— Что это значит? Кто это выдумал подобную дьявольщину? Я не говорил ничего подобного. У меня и в воображении не было ничего подобного. О, боже, что это такое? Лучше умереть, чем подвергаться подобным обвинениям 64.
Спрошенный: — Говоря об учении апостолов и учителей церкви, а также о символе нашей веры, высказывал следующее: посмотрим, далеко ли уйдете с этой вашей верой; ждите страшного суда, и тогда увидите награду за свои добродетели.
Ответил: — Я никогда не говорил ничего подобного. Господи! Посмотрите мои книги! И хотя я и нечестив, вы можете увидеть, что я не высказывал и не думал ничего подобного. Из моих книг можно видеть, что у меня не было подобного мнения.
Спрошенный: — Какого мнения держался о плотских грехах вне таинства брака? 65
Ответил: — Что касается этого, то мне приходилось иногда говорить, что плотские прегрешения, высказываясь в целом, являются наименьшим грехом среди других, но, в частности, грех прелюбодеяния есть больший грех, чем остальные плотские грехи, если не считать наиболее тяжелым грех против природы. Как я говорил, грех простого совокупления настолько легок, что приближается к простительному греху. Я высказывался так несколько раз, и сознаю, что, говоря подобным образом, впадал в заблуждение, ибо припоминаю слова апостола Павла: “Прелюбодеи не унаследуют царствия божия”.
Добавил от себя: — Я говорил это по легкомыслию, находясь в обществе и беседуя о суетных мирских предметах.
Спрошенный: — Говорил ли, что церковь совершает великий грех, установив грех плоти, который на самом деле прекрасно служит природе, и что величайшей добродетелью считает общение с женщинами? Говорил это или что-нибудь подобное?
Ответил: — Я не говорил ничего подобного, ибо хорошо знаю, что всякое плотское общение есть грех. О браке я всегда [355] высказывался в соответствии с нравственностью и христианскими законами. Если же я утверждал, что прелюбодеяние может быть сравнено с простительным грехом, и шутил по поводу этого греха больше, чем подобает, то я говорил это по легкомыслию и распущенности, находясь в веселом обществе, и не верил, да и теперь не верю, что это смертный грех.
Господа сказали ему: — Не следует удивляться, что подвергается такому допросу. До святой службы дошли сведения, что обвиняемый находился во многих еретических странах, городах и государствах в общении с еретиками, беседовал с ними и присутствовал на их проповедях. На основании того, в чем сам сознался, можно поверить, что он говорил и думал, будто Христос не является сыном божиим, не воплотился и не родился от блаженной девы, что человеческое и божественное существовали в нем только в единой ипостаси. Он говорил также, что Христос был магом, что чудеса были мнимыми, и неудивительно, если предсказал собственную позорнейшую смерть, так как совершал злодеяния. Что христианская вера преисполнена кощунствами, что нет хороших монашеских орденов и даже надо уничтожить ордена, как и отобрать доходы, принадлежащие монахам. Отрицал пресуществление хлеба и вина в тело и кровь господа нашего, как и благодать остальных таинств, приобретенную ими от страстей господа Иисуса Христа. Говорил, что покаяние излишне для спасения души, что плотский грех не есть грех и что святая церковь впала в великое заблуждение, запрещая его, ибо он очень полезен для природы.
В целом, говорил, признавал и веровал во все, что установлено на допросе и было донесено святой службе. Но если будет со всей откровенностью просить и умолять, что покается так же, как проявил в отдельных случаях намерение покаяться в своих заблуждениях, и далее очистит совесть и скажет истину, то может быть уверен, что этот трибунал проявит все милосердие, возможное, необходимое и подобающее для спасения души. И посему да исповедуется во всех своих заблуждениях, изложив каждое порознь и с полной ясностью, и во всех ересях, которые проповедывал, защищал и признавал, вопреки католической вере, и которые были рассмотрены и осуждены по его делам подобными же трибуналами в других случаях. И пусть ясно, искренне и откровенно исповедуется во всех деяниях своей жизни, как в тех, когда еще был монахом, так и позже, дабы достигнуть того, что должно служить целью всех его помышлений и действий, и быть принятым обратно в лоно святой церкви и стать частью тела Иисуса Христа. [356]
Вместе с тем настойчиво предупреждаем. Если вы не покаетесь, не перестанете так ожесточенно упорствовать, отрицая все, в чем были разоблачены, что противоречит католической вере и установлениям святой церкви, то вам не следует удивляться, если святая служба выступит против вас со всей строгостью законов, какие может и должна применять против нераскаянных и тех, кто не желает признать милосердие божие, поскольку эта святая служба стремится со всем христианским благочестием и милосердием вывести к свету тех, кто пребывает во мраке и повести их путями праведности к дороге вечной жизни.
Ответил: — Да простит мне бог грехи, ибо я отвечал правдиво на все вопросы, какие только мне задавались, и по всем предметам, какие только мог припомнить. Однако, к великому своему удовлетворению и радости, я обдумаю все свои поступки, и если найду в памяти что-либо сказанное или совершенное против христианской католической веры, то заявлю добровольно. Утверждаю, что высказывал лишь истину и правду. То же буду говорить и впредь, и уверен, что никто не обличит меня в противном 66.
ПЯТЫЙ ДОПРОС ДЖОРДАНО БРУНО
3 июня 1592 г.
Председатель — Себастиан Барбадико. Присутствовали — аудитор апостолического нунция; отец инквизитор; викарий патриарха Венеции имел слово, и, с разрешения господина Себастиана Барбадико, был выведен из тюрьмы Джордано Бруно.
Спрошенный: — Обдумал ли последние допросы, намерен ли отвечать правдиво на эти вопросы, если признает себя виновным в том, что выяснилось на этих допросах?
Затем ему был прочитан протокол допроса предшествующего дня. Выслушав,—
Ответил: — Верно, что я находился в еретических странах, как я уже говорил, и в этом ссылаюсь на свои показания. Я находился в общении с еретиками и жил, как они, пил и ел все и во всякое время, т. е. в пятницу и субботу, в великий пост и во всякое иное запретное время, ел мясо, как поступали они. Много раз я даже не знал, в какие дни это было,— в пост, пятницу или субботу 67. Когда я находился вне общества [357] католиков, то жил, не соблюдая никаких запретов. Уверяю, что у меня бывали угрызения совести, но так как я находился в обществе еретиков и ел с ними, то не мог обнаружить угрызений совести, чтобы не подать повода к издевательствам.
Спрошенный: — Что думает относительно установленных церковью запретов пищи, о соблюдении постов и воздержании от мясного в определенные дни?
Ответил: — Я считаю благочестивым и святым делом установления церкви о соблюдении постов и воздержании от мяса и запрещенной пищи в определенные дни. Я полагаю, что все верные христиане обязаны соблюдать эти установления. И я тоже следовал бы им, если бы не был вынужден считаться с условиями, о которых раньше говорил. Да поможет мне бог, если я ел мясо, пренебрегая религией. Что же касается обвинения, будто я посещал проповеди, чтения и диспуты еретиков, то я чаще всего поступал так из любознательности, с намерением познакомиться с их обычаями и красноречием, а не для удовольствия или чтобы иметь наставление. Когда же после чтения или проповеди начиналось распределение хлеба, согласно обряду их обедни, то я уходил и шел по своим делам, никогда не принимая участия в раздаче хлеба и не соблюдая их обрядов.
Господа сказали ему: — Невероятно, чтобы, находясь в разных странах при различных обстоятельствах, он не поступал так же, как поступали еретики, и не принимал участия в обряде раздачи хлеба, уже по одному тому, чтобы не рассориться с ними, ибо, конечно, он опасался возбудить их неудовольствие отказом, точно так же, как, по собственным словам, он по той же причине ел мясное в запрещенные дни. Поэтому пусть скажет правду.
Ответил: — О том, в чем я грешил, я говорил правду. Но в этом я не совершил греха, и никто не обличит меня. Кроме того, в этих странах всегда бывают католики, которые не соблюдают никаких обычаев еретиков.
Что Христос есть сын божий и родился от блаженной приснодевы, а также относительно всего остального, касающегося личности Иисуса Христа, то в этом у меня не было сомнений и я держался тех взглядов, которые изложил в своих предшествующих показаниях. Заявляю, что по этим вопросам я ни с кем никогда не рассуждал. Но чтобы облегчить совесть, я изложил свои сомнения относительно божественного воплощения. Возможно, мои слова по этому вопросу не были поняты или я недостаточно ясно выразился. Поэтому изложу еще раз.
Так как божество есть природа бесконечная, а человечество — конечная, первая — вечная, а вторая — смертная, то мне [358] казалось, что между ними нет такого отношения, чтобы могло получиться целое: что человеческая природа соединяется с божественной в одном и том же существе так, как человеческая душа соединяется с телом. В целом, поскольку речь идет о вечной троице, выражаясь наглядно и понятно, человеческое начало представлялось мне в ней как нечто дополнительное, как четвертая составная часть, наподобие того, как это, на мой взгляд, понимал аббат Иоахим 68. Позднее я склонялся к тому, чему верит святая матерь церковь, и понимал соединение божественного с человеческим как соприсутствие, не считая возможным допускать вместе с аббатом Иоахимом четверицу, так как мне кажется недостойным счислять конечное и бесконечное одно наравне с другим.
Ему сказано: — Из этого объяснения вытекает другое тяжелое заблуждение, а именно, что в Христе была человеческая личность.
Ответил: — Сознаю и соглашаюсь, что отсюда могут вытекать эта и подобные ей несообразности. Но я изложил это мнение не для того, чтобы его защищать, а лишь для того, чтобы объяснить и исповедать свое заблуждение, какое бы оно ни было. И если бы я обратил внимание на приведенную несообразность и на другие, которые могут вытекать из него, то я подобных выводов не сделал бы, так как мог заблуждаться в принципах, но не в выводах.
Что касается чудес Христа и апостолов, то, по моему мнению, я достаточно ответил на вопросы. Во всяком случае могу добавить то, чем будет окончательно опровергнуто выдвинутое против меня обвинение, поступившее, как я полагаю, путем доноса. Если я сказал, что апостолы с их примерами доброй жизни, проповедями и чудесами сделали больше и добились более великих успехов для церкви, чем наблюдается в настоящее время, то отсюда вытекает, что, восхваляя чудеса и подвиги апостолов, я в силу последовательности не мог сказать ничего дурного относительно чудес и жизни Христа — их главы; следовательно, я не мог говорить ничего плохого ни о Христе, ни о христианской католической вере 69.
Во всяком случае я не говорил и не держался мнения, что нет хороших монашеских орденов. Точно так же я считал и считаю хорошим и восхваляю, что монашеские ордена обладают богатствами. Я восхваляю священническое достоинство, поскольку соблюдаются установления, как это можно видеть из посвятительного послания к моей книге, озаглавленной “О монаде и числе” 70. [359]
Что касается таинств, в частности таинств алтаря и покаяния, то я никогда не высказывал и не держался взгляда, противного установлениям святой матери церкви, и ни в чем не сомневался 71.
Далее, что касается прелюбодеяния и остальных плотских грехов, то я ссылаюсь на сказанное в другом моем показании и ничего не имею добавить. Если бы я говорил, думал и сомневался в чем-либо еще, то я бы сказал, так как намерен очистить совесть покаянием 72.
Спрошенный: — Держался ли обвиняемый некоторого мнения относительно сотворения души и происхождения людей? Какого именно?
Ответил: — В этом частном вопросе я держался того взгляда, который соответствует католической вере.
Ему сказано: — Не припоминаете ли, что говорили, думали или верили, будто люди рождаются в разврате, как все остальные животные, и что это состояние началось еще со времен потопа?
Ответил: — Я полагаю, что таково мнение Лукреция. Я читал об этом взгляде и слышал, как его излагают, но не выдавал за свой собственный взгляд, не держался его и не признавал 73. Когда же я обсуждал этот взгляд в своих чтениях, то излагал мнение Лукреция, Эпикура и подобных им. Это мнение не согласуется с моей философией и не может быть выведено из ее оснований и заключений, как в этом легко может убедиться тот, кто читал ее 74.
Спрошенный: — Имел или держал у себя какую-либо книгу о заклинаниях или других суеверных искусствах и говорил ли, что намерен предаться искусству прорицания и подобных ему вещей?
Ответил: — Что касается книг о заклинаниях и подобных им, то я всегда презирал их и не держал у себя 75 и не приписывал им никакой действительной силы. Что же касается прорицаний и, в частности, юдициарной астрологии, то я намеревался изучить ее с целью выяснить, заключается ли в ней какая-либо истина и пригодна ли она к чему-нибудь. Об этом намерении я сообщал многим людям. Я говорил, что занимался всеми областями философии и потрудился во всех других науках, исключая юдициарную астрологию, и что когда у меня будут благоприятные условия и досуг, я намерен заняться ею, найдя уединенное и спокойное место. Однако я не сделал этого и никогда не намеревался сделать, разве только в самое последнее время.
Спрошенный: — Думал ли и говорил, будто деятельность мира управляется судьбой, отрицая провидение божие? [360]
Отвeтил: — Этого нельзя найти ни в моих словах, ни тем менее в моих книгах. Я не говорил и не писал, будто деятельность мира управляется судьбой, а не провидением божиим. Вы найдете, наоборот, в многих книгах взгляд, что я признаю провидение и свободную волю. Само собой разумеется, что признание свободной воли несовместимо с признанием судьбы 76.
Спрошенный: — Имеется ли в его писаниях какое-либо упоминание о “пире на пепле” (cena delle ceneri) и с какою целью? 77
Ответил: — Я написал книгу под названием: “Пир на пепле”. Она делится на пять диалогов, трактующих о движении Земли. Так как я вел этот диспут в Англии за ужином, устроенным, по обычаю, в среду на первой неделе великого поста (giorno delle ceneri) в доме французского посла, где я жил, причем участвовало несколько врачей, то этим объясняется, что я дал этой книге название “Пир на пепле” и посвятил ее упомянутому послу. Возможно, в этой книге заключается какое-либо заблуждение, но сейчас не могу припомнить в точности, какое именно. Моим намерением было посмеяться в этой книге над этими врачами и их взглядами относительно этого предмета.
Спрошенный: — Восхвалял ли какого-либо еретика или еретических государей, поскольку прожил так много времени в их обществе? За что именно восхвалял и с какими намерениями?
Ответил: — Я восхвалял многих еретиков, как и еретических государей. Но восхвалял не за то, что они — еретики, а исключительно за добродетель, которая была им свойственна. И я не хвалил их никогда как религиозных и благочестивых, не пользовался какими-либо подобными религиозными терминами. В частности, в своей книге “О причине, начале и едином” я восхваляю королеву Англии и называю ее божественной, но присваиваю это наименование не в качестве религиозного атрибута, а в виде известного рода эпитета, подобно тому, как древние имели обыкновение давать их государям. Такой обычай существует в Англии, где я находился, когда писал эту книгу; там обычно дают королеве титул “божественная”. Тем более могло придти мне на мысль называть ее так, что она меня знала, ибо я постоянно бывал при дворе совместно с послом. Сознаюсь, что впал в заблуждение, восхваляя эту женщину-еретичку и в особенности присваивая ей наименование “божественной” 78.
Спрошенный: — Имел ли беседы с королем Наваррским и возлагал ли на него надежды, получая обещания поддержки и милостей? [361]
Отвeтил: — Я не знаю ни короля Наваррского, ни его министров и никогда не встречался с ними. Когда мне приходилось высказываться о нем, я говорил, что он стал кальвинистом-еретиком лишь в силу необходимости, связанной с управлением государством, ибо за ним никто не последовал бы, если бы он не исповедовал ереси. Я выражал также надежду, что если бы ему удалось умиротворить королевство, он подтвердил бы установления предшествующего короля 79. В этом случае я получил бы такие же милости, как от предшествующего короля, а именно разрешение вести публичные чтения.
Спрошенный: — Не утверждал ли, говоря о короле Наваррском, что надеется на великие дела с его стороны и что мир нуждается в великих преобразованиях? Заявлял ли, что хотя христианская религия нравится ему более, чем какая-либо иная, но что она также нуждается в великом преобразовании, и он не понимает, как господь бог терпит подобные ереси католиков?
Ответил: — Я не говорил ничего подобного. Я восхвалял короля Наваррского не за то, что он примыкает к еретикам, а по указанной выше причине. Я убежден, что он не еретик и живет еретически лишь из желания царствовать. Я не признаю также, будто существуют католические ереси 80.
Спрошенный: — Говорил ли, что намеревается стать военачальником и захватить чужие богатства? И если это так, то что намеревался предпринять?
Ответил: — Я не припоминаю, говорил ли что-нибудь подобное. У меня никогда не было желания стать военным или обратиться к какому-либо иному занятию, кроме изучения философии и других наук 81.
Спрошенный: — Имеет ли что-либо сообщить в связи с предшествующими показаниями и намерен ли что-либо добавить или убавить?
Ответил: — Я не вижу необходимости говорить еще что-либо и относительно этого всецело ссылаюсь на уже изложенное 82.
Ему сказано: — Продолжаете ли держаться заблуждения и ересей, в которые впали, и сознались в этом, или отрекаетесь от них?
Ответил: — Проклинаю и осуждаю все заблуждения, в которые впал до настоящего дня, относящиеся к католическому образу жизни и священническому сану, какие только мне известны, и все ереси, которых придерживался, и все сомнения, какие только имелись у меня относительно католической веры и всех предметов, установленных святой церковью. [362] Раскаиваюсь, что думал, делал и говорил, сомневался или веровал в то, что не является католическим. Умоляю святой трибунал, да будет ему угодно, снисходя к моей слабости, принять меня в лоно святой церкви, даровать необходимое излечение для моего здравия, а также проявить свое милосердие 83.
Ему сказано: — Необходимо выяснить, привлекались ли вы когда-нибудь к суду инквизиции и подвергались ли обвинениям по делам, относящимся к святой вере, в какой стране, в какое время и какие обвинения предъявлялись? Чем заканчивались судебные следствия? Отрекались ли вы от каких-либо ересей?
Ответил: — Кажется, я уже говорил в первом показании, что, когда я был послушником, мой наставник, намереваясь внушить мне страх, написал донос, обвиняя в том, что я выбросил образа некоторых святых,— насколько припоминаю, это были, кажется, образа св. Екатерины Сиенской и св. Антония,— и оставил лишь распятие, а также в том, что я сказал одному послушнику, читавшему историю семи радостей богоматери,— что за книгу он там читает и не лучше ли почитать жития святых отцов или какую-либо другую книгу? Однако наставник в тот же день разорвал бумагу. В результате не знаю, было ли по этому делу какое-нибудь следствие и поступил ли донос.
Кроме того, как я уже говорил, перед тем, как я в первый раз поехал в Рим, насколько помню, в 1576 г., снял облачение и вышел из монашеского ордена,— провинциал возбудил против меня дело по обвинению в каких-то положениях, которых я, однако, не знаю ни в целом, ни в отдельности. Мне сказали только, что возбуждено дело по обвинению в ереси, но не знаю, говорилось ли о тех проступках, которые я совершил, будучи послушником, или по другим делам. Опасаясь ввиду этого, что меня могут заключить в тюрьму, я скрылся из Неаполя и уехал в Рим. Затем последовало то, о чем я уже сообщал в прежних показаниях.
Добавил к допросу: — Я не знаю и не представляю себе, по какому обвинению было возбуждено следствие, разве только в связи с тем случаем, когда я однажды беседовал с Монтальчино 84, ломбардцем, братом нашего ордена, в присутствии нескольких других отцов. Он утверждал, что еретики — невежды и не знакомы со схоластическими терминами. Я возразил, что они, конечно, не облекали своих утверждений в схоластическую форму, но во всяком случае излагали свои взгляды вполне доступно для понимания, как делали и отцы святой церкви в древности. В качестве примера я привел ересь [363] Ария. Схоласты говорили, что он понимает рождество сына в смысле акта природы, а не в смысле акта воли. Между тем то же самое может быть выражено иначе, как у св. Августина, на которого ссылаются схоласты, а именно, что сын и отец не единосущны и сын происходит от воли отца, как все творения.
Упомянутым отцам этого было достаточно, чтобы объявить меня защитником еретиков, так как я провозглашал их учеными людьми. Больше я ничего не знаю и не предполагал, чтобы по этому поводу могло быть возбуждено следствие 85.
Из Рима же я бежал по той причине, что получил из Неаполя письмо, извещавшее, что после моего отъезда из Неаполя были найдены некоторые книги, а именно творения святого Златоуста и святого Иеронима, с написанными на них примечаниями Эразма, впрочем перечеркнутыми. Этими книгами я пользовался тайно и вынужден был оставить их, когда уезжал из Неаполя, в надежде, что они не будут найдены. Эти книги считались запрещенными, так как в них имелись примечания, хотя и перечеркнутые. Однако ни в связи с этими процессами, ни по каким-либо иным причинам я не подвергался отлучению от церкви ни публично, ни частным образом и не привлекался к суду никаким трибуналом святой службы, кроме того, перед которым стою сейчас.
Добавил от себя:— Легко можно получить сведения об этих процессах, оставшихся незаконченными; они, по моему мнению, посланы прокуратору ордена в Рим. Впрочем, не думаю, чтобы там нашлось что-либо важное.
Спрошенный: — Какое имя носил до вступления в монашеский орден и во время пребывания в ордене? Сохранял ли всегда после выхода из монастыря в разных странах то имя, которое носит теперь?
Ответил: — До вступления в монашеский орден мое имя было Филипп. Это имя мне дано при крещении. В монашестве я носил имя: брат Джордано Бруно. Это имя я сохранял всегда, во всех странах и все время, за исключением того, что в самом начале, когда бежал из Рима, я присвоил имя Филипп и под этим именем перешел горы. [364]
ШЕСТОЙ ДОПРОС ДЖОРДАНО БРУНО 86
4 июня 1592 г.
Председатель — Себастиан Барбадико. Присутствовали — апостолический нунций, патриарх Венеции, отец инквизитор.
Спрошенный: — Желаете ли, после того как выслушали протокол всех своих показаний, что-либо добавить или убавить, или же согласны утвердить и одобрить в том виде, в каком он находится?
Ответил: — Я прослушал протокол всех своих показаний прочитанных мне, и не намерен ни убавлять, ни добавлять что-либо, но утверждаю и одобряю в том виде, в каком он находится и зачитан.
Спрошенный: — Имеете ли что-нибудь сказать еще по пункту обвинения относительно искусства пророчества и заклятий 87?
Ответил: — Я приказал переписать в Падуе книгу “О знамениях Гермеса, Птоломея и других”, но не знаю, заключаются ли в ней, кроме естественных предвидений, какие-либо осужденные положения. Я приказал переписать ее, чтобы пользоваться для юдициарной астрологии, но еще не прочел, а приготовил для себя по той причине, что Альберт Великий в своей книге о минералах упоминает о ней и хвалит в том месте, где говорит об изображениях камней. Я приказал в Падуе переписать эту книгу, как сказал раньше. В настоящее время она находится в руках почтеннейшего Мочениго.
Ему сказано: — Имеется ли в этой стране или где-либо в другом месте ваш враг или человек, недоброжелательно относящийся к вам и по какой причине?
Ответил: — В этой стране я не считаю врагом никого, кроме Джованни Мочениго, его домашних и слуг, ибо он нанес мне тягчайшее оскорбление, какое только может нанести живой человек: он убил меня живым, обесчестил, отнял вещи, арестовал меня, своего гостя, в собственном доме, ограбил все рукописи, книги и остальные вещи. И он поступил так по той причине, что не только хотел научиться у меня всему, известному мне, но даже хотел, чтобы я не мог научить этому кого бы то ни было другого. Он все время угрожал моей жизни и чести, если я не научу его всему известному мне. [365]
СЕДЬМОЙ ДОПРОС ДЖОРДАНО БРУНО
30 июля 1592 г.
Председатель — Джованни Суперанцио. Присутствовали — Томазо Морозини, патриарх Венеции, отец инквизитор, апостолический нунций.
Спрошенный: — Находит ли своевременным сообщить настоящую истину, если продумал глубоко все, в чем сознался в предшествующих допросах?
Ответил: — Господа, я продумал все, и, уверяю, мне не приходит на мысль ничего, что я мог бы добавить к своим показаниям, так как относительно пребывания в разных странах, деятельности и образа жизни за время отступничества, кажется полностью, изложил в показаниях все, действительно имевшее место.
Ему сказано: — Отступничество в течение столь длительного времени ставит вас под очень большое подозрение в отношении святой веры, ибо вы так долго с пренебрежением относились к наложенному на вас отлучению. Отсюда вытекает, что у вас могли быть преступные взгляды и по другим вопросам, кроме тех, о которых вы дали показания. Поэтому вы можете и должны без всяких оговорок очистить ныне свою совесть.
Ответил: — Мне кажется, что вопросы, по которым я дал показания и в связи с которыми высказывался в своих сочинениях, достаточно показывают, какое значение я придаю своему преступлению, и я исповедуюсь в нем настолько, насколько оно имело место. Сознаюсь, что подал немаловажные поводы подозревать себя в ереси. Я утверждаю, сверх того,— и это истина,— что всегда испытывал угрызения совести и намеревался исправиться. Я всегда искал наиболее подходящего и верного случая, чтобы совершить это, вернувшись к строгости монашеского повиновения. Как раз в это время я приводил в порядок свои сочинения, чтобы обратиться к милости его святейшества и получить таким образом возможность жить более свободно, чем это обычно возможно в католическом монашеском ордене. Я надеялся, что изложенные доводы и дальнейшие оправдания засвидетельствуют мое обращение и тогда выяснится, как я уверен, что не обнаружится пренебрежения к католической религии, а лишь страх перед строгостью святой службы и любовь к свободе.
Ему сказано: — Нельзя поверить, чтобы у вас имелось намерение вернуться к святой вере, так как во Франции и других католических странах, где вы находились в течение [366] многих лет, вы никогда не подумали обратиться к какому-либо прелату святой церкви, [чтобы] побеседовать о намерении вернуться к повиновению и к истине святой католической веры. Это тем менее вероятно, что, приехав в Венецию, вы не только не обнаружили подобного намерения, но даже преподавали ложные и еретические догматы и доктрины.
Ответил: — Я уже сообщал в своих показаниях, что советовался по своему делу с монсеньором епископом Бергамо, нунцием во Франции. Я был представлен ему дон Бернардино Мендоза, католическим послом, с которым познакомился при английском дворе, и не только советовался по своему делу с монсеньором нунцием, но добавил, что прошу и настойчиво умоляю написать в Рим его святейшеству и добиться для меня прощения, чтобы я был принят обратно в лоно католической церкви, но без принуждения к возобновлению монашеского обета. Однако это было еще при жизни Сикста V, а потому нунций не рассчитывал на возможность добиться такой милости, не пожелал написать и предложил, поскольку я желаю вернуться в монашество, написать самому, обещая свое содействие 88. Он направил меня затем к одному отцу иезуиту. Насколько я припоминаю, его имя — Алонсо, из Испании. Если он жив, он может подтвердить. Я обсудил с ним свое дело. Он указал, что мне необходимо добиться снятия отлучения от папы и предупредил, что, будучи отлученным, я не имею права принимать участия в святом богослужении, но могу посещать проповеди и возносить молитвы в церкви.
После приезда в Венецию я не преподавал никаких еретических доктрин или догматов. Я только вел беседы со многими дворянами по философским предметам, как об этом можно получить сведения у них самих. Поскольку в беседах приходилось говорить о Германии и Англии, я издевался над религиозными верованиями этих стран как нечестивыми, невежественными и пагубными для государства. Кроме того, обо всем этом я писал в своих трактатах, как сообщал в других показаниях и это можно видеть из них. И если, находясь в Венеции, я не добивался снятия отлучения, то все же мне было близко всегда питаемое мною намерение примириться с церковью. Но я намеревался сперва вернуться во Франкфурт и напечатать некоторые свои работы: “О семи свободных искусствах” и “О семи изобретательных искусствах”, и представить эти труды папе, чтобы оправдаться и таким исключительным образом быть принятым обратно в лоно святой церкви. В дальнейшем я предполагал вести монашеский образ жизни, но вне монастыря, так как не хотел, вернувшись в свой монастырь в родной области, [367] подвергаться упрекам в отступничестве и находиться во всеобщем презрении.
Ему сказано: — По вашим словам, можно собрать сведения у многих дворян, так как не найдется ни одного, кому вы преподавали бы еретические догмы, но что вы лишь рассуждали по философским предметам. Вопреки этому из некоторых показаний установлено, что вы поступали прямо противоположным образом и преподавали ложные доктрины 89.
Ответил: — Кроме обвинителя,— как я полагаю, синьора Джованни Мочениго, сына светлейшего мессера Антонио,— не думаю, чтобы нашелся кто-нибудь, кто мог бы утверждать, будто я преподавал ложные и еретические доктрины. И у меня нет подозрения ни на кого другого, кто мог бы заявить что-либо против меня в вопросах святой веры.
Ему сказано: — Где и в каком месте обсуждали вы с дворянами вопросы, относящиеся к науке?
Ответил: — По вопросам науки я высказывался в академии, в доме светлейшего синьора Андреа Морозини, находящемся, кажется, у св. Луки на Большом канале. Там обычно собиралось много дворян и ученых. Я беседовал также в некоторых книжных лавках, но не знаю ни одного лица в отдельности, так как они мне были незнакомы.
Ему сказано: — Вы должны глубоко продумать и осознать свое положение, так как в течение долгого времени и многих лет были отступником, подлежащим осуждению, и находились в еретических странах, а потому легко может быть, что совершили преступления и в других вопросах или иными действиями помимо того, о чем сообщили в своих показаниях. Поэтому предлагаем вам надлежащим образом очистить свою совесть.
Ответил: — Возможно, что на протяжении столь долгого времени я впадал и в другие заблуждения и отступления от святой церкви, кроме тех, в которых сознался. Возможно, что и сейчас еще я подлежу какому-либо другому осуждению. Во всяком случае я обдумал все и не вижу более никаких заблуждений. Я откровенно каялся и каюсь в своих прегрешениях и нахожусь в руках светлейших синьоров, чтобы получить излечение от грехов, для спасения через покаяние, но я не могу сказать более того, что имеется, и выразить все лучшим образом, как жаждет моя душа.
После того, как коленопреклоненный сказал:
— Смиренно умоляю бога и светлейших синьоров о прощении всех заблуждений, в которые впал. Готов выполнить [368] все, что будет решено вашей мудростью и признано необходимым для спасения моей души.
Далее заявил: — Прошу наложить на меня любое покаяние, даже превосходящее по тяжести обычное покаяние, но не такое, которое могло бы публично опозорить меня и осквернить святую монашескую одежду, которую я носил. И если, по милосердию бога и светлейших синьоров, мне будет дарована жизнь, то обещаю значительно исправиться в своем образе жизни, дабы искупить соблазн, вызванный моим прежним образом жизни, и данное наставление послужит примером, полезным для всякого 90.
После того, как святой трибунал приказал ему подняться с земли, и после того, как приказание было повторено много раз —
Спрошенный: — Намерен ли сейчас сказать еще что-либо?
Ответил: — Нет, не намерен больше ничего сказать.
(пер. В. С. Рожицына)
Текст воспроизведен по изданию: Джордано Бруно и инквизиция. Протоколы процесса Джордано Бруно в венецианской инквизиции // Вопросы истории религии и атеизма. Т. 1. М. 1950
© текст - Рожицын В. С. 1950
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Мурдасов А. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории религии и атеизма. 1950